Александр Даян, Израиль
***
Британской музы небылицы смущают
душу мне.
Пылится на полке томик.
В нём ревёт норд-ост бушующий...
Зовет в дорогу призрачное
счастье...
Владей, пока не лопнут снасти, морями!
Горд и одинок, над миром Бремени венок неси.
Встречай поднятой бровью опастности...
Залитый кровью красноречив камзол;
немы объятья Рэдингской тюрьмы,
и густ туман...
Пусть плачет Мэри,
и долог путь до Типперери,
но кто прошёл его - поймёт,
как сладок вересковый мёд!
Российской музы быль и небыль,
разгул и слёзы,
степь и небо,
разлука,
девять грамм свинца,
и вёрсты, вёрсты без конца...
Народ! Война! Свобода!
Пушки грохочут... Слышишь, няня?
С кружкой грустит поэт у камелька.
А по утру – прощай, тоска!
В пыли морозной мчатся санки
от Чёрной речки до Таганки,
и льётся зелено вино...
Не всё ли, в сущности, равно –
в палатах жить, или в остроге,
когда и песне, и дороге (да и судьбе) –
один удел: не знать предела?
Беспредел.
А где же сам я? Что со мною?
В краю, где мир чреват войною,
древнее камня города,
а кровь дешевле, чем вода;
где до сих пор есть место чуду;
куда, гонимы отовсюду, стремились предки;
где трудом и порохом добытый дом;
где под корявою оливой
Давида муза терпеливо меня ждала две тыщи лет;
где днесь надеется поэт
не съехать с глузду от попыток
в один неистовый напиток
смешать, как в тигле, целый мир,
чтоб взять с собою
на турнир.
Баллада о Гондоре.
«А на кораблях - что они привезли
Из дальней своей земли?
Семь светлых звезд, семь зрячих камней
И саженец - белый как снег»
( Дж.Р.Р.Толкиен, «Властелин Колец» )
«Нормандцы пошли в атаку, но впереди
не было никакого Тэйллефера. Никто
не крутил мечом, никто не распевал.
Слышались только хриплые вопли людей,
мчавшихся навстречу смерти.»
( К.Саймак, «Кимон» )
Не в пышных
турнирах, не в шумных пирах -
В полях моя юность прошла.
В крестьянском селении в Белых горах -
Ушедшего мира дела.
Я помню: луга зеленила весна,
И солнце светило теплей
В те дни, когда с дальнего Запада к нам
Пришла череда кораблей.
Могучие волны дробились о плёс.
Судов завораживал бег.
На знамени чёрном – семь вышитых звёзд,
И саженец - белый как снег.
Щиты лучезарны, затейлива вязь.
И с гордой усмешкой глядел
Суровый и статный нуменорский князь
На варваров жалкий удел.
В сиянии славы, в сверканьи венцов
Сходили на каменный брег
Семь тысяч закованных в латы бойцов
Под саженцем - белым как снег.
О Запад далёкий, любезный богам!
Что в землю ты нашу принёс?
Семь тысяч звенящих от жажды клинков
И семь ослепляющих звёзд.
Речистые скальды! Во веки веков
Князей и героев дела
Восславьте: не счесть перебитых врагов
И сёл, разорённых дотла.
Средь первых я пал
в наших Белых горах.
Врагам покориться не смог!
И в отчую землю втоптали мой прах
Четырнадцать тысяч сапог.
Мы те, кто плечом заслонили свой дом -
Тем гуще трава по весне.
А пленных крестили кровавым мечом
И саженцем - белым, как снег.
Ни в пышных турнирах, ни в шумных пирах
Не сыщешь потерянный след.
Но царство великое в Белых горах
Воздвиглось на тысячу лет.
Ликуй же, о Гондор, велик и богат,
Где время смиряет свой бег!
Не вспомнят о павших сиятельный град
И саженец - белый, как снег.
Размышления на закате.
Варкается. И хливкие шарьки
мороженного в вазочке поплыли...
Вечерний зной. Не продохнуть от пыли!
Но можно всласть глядеть из-под руки
на юрких завсегдатаев кафе,
на терпкий запах лакомого блюда
спешащих, как пчелиный рой, покуда
горит закат, как аутодафе.
В мозгу бунтует рой извечных тем,
чья скромно важность прячется в кавычки.
Я сигарету в пальцах по привычке
неспешно разминаю, перед тем
как закурить, и ощутить уют.
Куда деваться от реминисценций?
А здесь - всего за несколько сестерций -
вполне приличный кофе подают!
Восток... У перекрёстка - перекат
толпы... Провинциальная столица.
Мне выпало в империи родится,
и лично наблюдать её закат.
Какую мощь перевели на кокс!
Такой конец, однако, в полной мере
был ей заслужен. Не люблю империй.
Россию же люблю. Вот парадокс:
люблю! Любовь - она не от ума,
от сердца. То бишь глупости. Так что же
с того? Ведь и Израиль – видит боже! -
люблю не менее. И признаю: весьма
я был бы рад, когда скрестить бы мог
российский лес с камнями Иудеи...
Здесь, кстати, вновь великая идея
к закату покатилась под шумок.
Смакуй покоя светлые деньки,
покуда зверь варкается в берлоге!
Всё как всегда: уже валится в ноги
к нему готовы хливкие шарьки...
Нет, к чёрту пессимизм. Отбросим грусть!
На наш-то век ещё, похоже, хватит,
а кто потом за это всё заплатит
я думать не хочу пока. Боюсь.
Густеет вечер. Кофе мой уже
остыл, и сигарета догорела.
Расслабь жарой измученное тело,
и наблюдай, как в вялом кураже,
стирая даль туманную под ноль,
сползает тьма на город с гор покатых...
Повидимому, наблюдать закаты -
мой жребий, развлечение и боль.
ВДНХ
Помнишь годы школьные чудесные?
Первый вкус невинного греха?
Как нас принимал в обьятья тесные
всенародный парк ВДНХ,
как кружились головы вихрастые
в юном и беззлобном кураже!
Как пьянили школьницы прекрасные!
Имена не вспомню я уже.
Что-то между Оленькой и Светочкой...
Много утекло воды с тех пор.
Ясно помню чёлку, юбку в клеточку,
да коленок розовый фарфор.
Ну а пацану-то много надо ли?
Пара нежных взглядов - и готов.
Тени фонарей на плечи падали.
Что-то я про вечную любовь
плёл, когда, отставши от приятелей,
слева от фонтана, на углу,
ощутил несмелые обьятия,
и со вкусом мяты поцелуй...
Это как во сне. Но тем вещественней
коммандора хрусткие шаги.
Что за шутки в месте, блин, общественном?
Нарушать порядок не моги!
На подмышки давит форма школьная,
вечер цвета кофе с молоком...
Ах, какая рожа протокольная,
и непротокольный лексикон!
Для сержанта дело-то привычное,
ну а мы немеем от стыда,
будто вправду что-то неприличное,
гадкое мы сделали тогда!
Что ещё сказать? Домой красавицу
умыкнул трамвай... Халява, плиз:
колготится люд, фонтан шпрынцается -
наш родной, советсткий парадиз.
Шпиль ракетный, павильон с коровами,
два киоска с разною фигнёй...
На углу поэт недоцелованный
грустно чешет «репу» пятернёй.
Недобрая сказка.
В тронном зале, в пурпуре и шёлке, сановники строгие,
В бальном зале изящны танцующих лёгкие па,
И уродца-шута наблюдая проделки убогие,
Как беспечный ребёнок, вовсю веселится толпа.
Их дурацкий колпак потешает трезвоном бубенчиков,
И смеётся, до колик смеётся придворная знать!
Королевство державно, монархия славой увенчана,
И не знает никто во дворце... И откуда им знать,
Что когда, утомившись, они разойдутся по комнатам,
И уснут, и затихнут, к подушке прижавшись плечом,
Он тайком, будто вор, пробирается в башню укромную,
И тяжёлый засов отпирает заветным ключом.
И, скрывая цветное трико под покров синей мантии,
Иероглифы тайные чертит умелой рукой,
И бормочет заклятья. И сила его некромантии
Будоражит кощунственно мёртвых застывший покой.
И в котле над жаровнею булькает варево чёрное,
И недобрыми мыслями полнится та чернота,
И бежит королева на зов, как собачка покорная,
Выполнять изощрённые прихоти злого шута.
А король – в шутовском колпаке – между книгами
пыльными
Примостившись на стуле, вдыхает губительный дым,
И как школьник сжимая колени руками бессильными,
Узнаёт, чтО он завтра прикажет вассалам своим.
Королевская стража храпит по постам, околдована.
Кавалеры и дамы застыли у ночи в плену,
И мертвеет дворец, переполнен тенями бредовыми,
И таращит незрячие бельма окон на луну.
Это мрачное действие из ночи в ночь повторяется -
Искуплением, видно, династии давних грехов,
И зловещие лица шутов на портретах кривляюся
От полночного боя до первых ночных петухов...
А с утра просыпается двор, сотрясаем зевотою,
И дворец заблажит, запоёт, как глухарь на току,
И глухие сомненья задавит привычной работою,
И привычным весельем разгонит глухую тоску.
В бальном зале всё кружатся пары... глаза напряжённые,
Но не видят, не знают, не помнят они ни черта...
И смеются король, королева и их приближённые
Над дурацким убожеством глупых проделок шута.
Задачка со всеми неизвестными.
Время нам предъявляет без жалости:
вот проценты, а вот и долги.
От сумы, от тюрьмы да от старости
зарекаться вовек не моги.
Я кувшин, что повадился по воду,
ты кувшинка на глади пруда,
и, наверно, по этому поводу
покатилась по небу звезда...
Загадаем желанья заветные,
словно два несмышлёных щенка -
пусть молчат небеса безответные,
да бессовестно врут облака.
И надеясь на счастье нежданное,
что придёт, как всегда, невпопад,
мы сверяем входящие данные:
вечер, холод, весна. Звездопад.
Контрреволюционное.
Кто беспристрастно в полной мере
на человеков поглядит,
поймёт: блаженны, кто не верит.
Тот, кто не лечит – не вредит.
Мир отрицающим дорогу
любви, железа и огня.
Различных умников - ей богу! -
полным-полно и без меня.
Светлы их бороды и кепки,
а лбы превыше лбов других.
Они умом и верой крепки,
полны намерений благих.
Гляжу на них, больших и смелых,
и прямо радуюсь душой:
они-то знают, что поделать,
чтоб всем настало «хорошо»!
Порою мысль башку закрутит,
поймавши разум на испуг:
а вдруг и впрямь – чем чёрт ни шутит -
у них получится? А вдруг,
пройдя по их пути до края,
по преисподней напролом,
мы прямо в дверь земного рая
войдём с разинутым хайлом?!
Вздохнём, и рассмеёмся звонко,
и чудо вдруг произойдёт,
и волк помирится с ягнёнком,
и их ребёнок поведёт...
А вот и он – дитя-мужчина,
кумир бабья и детворы.
На лбу прекрасном ни морщины,
и медны мускулов бугры.
В его руке - не разогнуться,
и волк, глотая свой позор,
не смеет даже огрызнуться,
и обречён ягнёнка взор.
Идёт Добро, шагает шибко.
Ягнята? Волки? Все - щенки.
Добра бессмысленна улыбка,
Добра пудовы кулаки.
Идёт дебил – венец природы,
слюняв, могуч, непогрешим.
Объединённые народы
его встречают от души.
«Виват!» - скандируют герою
сердца, и руки, и глаза,
и нету никого вне строя.
Все как один. Все тут. Все за.
Все, в единении великом,
живут и любят в унисон...
И тут я просыпаюсь с криком,
и понимаю: это сон.
Какая злобная сатира:
я тут, прихлёбывая чай,
сидел-гундел о судьбах мира,
да закемарил невзначай.
Протри ж очки, и безыскусно
наш мир несахарный восславь...
Какой, однако, сон-то гнусный!
Но как приятно, что не явь!
***
Опять ко мне мой странный сон упрямо
Явился, как кинжал из-под полы:
Фанера в небесах над Нотр-Дамом
Летит под залихватское "курлы!"
Апофеоз смешного наважденья
На перекрёстке неба и огня -
Как символ твоего перерожденья,
"Страна для всех". Сиречь, не для меня.
Ведь я - не все. Я даже не частица
Того, чем ты бряцаешь и горишь.
Ты говоришь: "Не лучше ли проститься?"
Наверно, да. Ну что ж - "Прощай, Париж!"
Прощайте, "все"! Кого хотите славьте,
Кому хотите - гавкайте вослед...
Возьмите "свой" Париж, а мне оставьте
Дюма и Бал в Мулен де ля Галетт.
Песня крыс.
Мы племя ночное, шуршащая пыль,
коварны, хитры и угрюмы.
Хранят в поколениях древнюю быль
подвалы, амбары и трюмы.
Мы помним, как прадеды встали стеной
на бой, на великое дело;
как небо оскалилось полной луной,
а флейта волшебная пела,
и ставни окон поплотней затворя,
дрожали чернильные души;
и кошки презренные - на фонарях!
И писк, раздирающий уши...
Нам завещал пророк навек:
«Да здравствует война!»
Великий серый человек
с душою грызуна.
Не побоялись мы посметь:
Эй, лавочник! Дрожи
в тот час, когда мы любим смерть
сильней, чем люди - жизнь!
И молвил пророк: «Вы - Великий народ!
Прервите господство людское!»
И властная флейта пропела: «Вперёд!»
над чёрной бурливой рекою.
По слову его, и по знаку руки
несметная рать всколыхнулась,
и храбро шагнула в пучину реки,
но счастье от них отвернулось.
Иль время его не приспело пока,
иль веры у них недостало?
Под месивом тел захлебнулась река,
и к морю скатилась устало.
Нам завещал пророк навек:
«Да здравствует война!»
Великий серый человек
с душою грызуна.
Не побоялись мы посметь:
Эй, лавочник! Дрожи
в тот час, когда мы любим смерть
сильней, чем люди - жизнь!
Священную память хранят старики.
Мы верим: он явится снова,
и снова пойдут за полками полки
под звуки волшебного зова.
Мы - тысячи тысяч бесстрашных бойцов,
мы - отзвуки грозного эха;
мы - тысячи тысяч отличных пловцов,
и нам океан – не помеха!
От страха стальные замки зазвенят
когда мы на улицу выйдем.
И знайте: мы любим своих крысенят
слабее, чем вас ненавидим.
Нам завещал пророк навек:
«Да здравствует война!»
Грядёт великий человек
с душою грызуна.
Не побоимся мы посметь:
Эй, лавочник! Дрожи,
в тот час, когда мы любим смерть
сильней, чем люди - жизнь!
***
Распрягу лошадей, опрокину возок,
Раскидав по дороге пожитки -
Пусть найдёт, кто ни есть, и владеет. А мне
Не нужны ни одежда, ни бич.
Под завесу дождей я пойду поперёк
Колеи, промокая до нитки,
Чтобы вскоре, невесть по какой целине,
Края дальнего леса достичь.
Где стоит на часах, будто бравый солдат,
У незримой туманной границы,
То ли дуб, то вяз... То ли дух, то ли зверь
Прошуршит в тишине: «Выбирай!
Всё равно в небесах никаких не видать
Журавлей, и в руках ни синицы.
Отчего ж не сейчас, отчего ж не теперь
Осмотреть этот девственный край?»
Небольшая беда, если я без колёс
Не доеду туда, куда ехал.
Кто там ждёт меня? Кто, улыбаясь из тьмы,
Невзначай проверяет косу?
Уж её-то всегда повстречать – не вопрос,
И, поверьте, с неменьшим успехом,
И с неменьшею точностью свидимся мы
В этом диком, замшелом лесу.