длиннохвостая синица
 
 

Александр Даян,  Израиль

 

 

***

 

Британской музы небылицы смущают душу мне.

Пылится на полке томик.

В нём ревёт норд-ост бушующий...

Зовет в дорогу призрачное счастье...

Владей, пока не лопнут снасти, морями!

Горд и одинок, над миром Бремени венок неси.

Встречай поднятой бровью опастности...

Залитый кровью красноречив камзол;

немы объятья Рэдингской тюрьмы,

и густ туман...

Пусть плачет Мэри,

и долог путь до Типперери,

но кто прошёл его - поймёт,

как сладок вересковый мёд!

 

Российской музы быль и небыль,

разгул и слёзы,

степь и небо,

разлука,

девять грамм свинца,

и вёрсты, вёрсты без конца...

Народ! Война! Свобода!

Пушки грохочут... Слышишь, няня?

С кружкой грустит поэт у камелька.

А по утру – прощай, тоска!

В пыли морозной мчатся санки

от Чёрной речки до Таганки,

и льётся зелено вино...

Не всё ли, в сущности, равно –

в палатах жить, или в остроге,

когда и песне, и дороге (да и судьбе) –

один удел: не знать предела?

Беспредел.

 

А где же сам я? Что со мною?

В краю, где мир чреват войною,

древнее камня города,

а кровь дешевле, чем вода;

где до сих пор есть место чуду;

куда, гонимы отовсюду, стремились предки;

где трудом и порохом добытый дом;

где под корявою оливой

Давида муза терпеливо меня ждала две тыщи лет;

где днесь надеется поэт

не съехать с глузду от попыток

в один неистовый напиток

смешать, как в тигле, целый мир,

чтоб взять с собою

на турнир.

 

 

Баллада о Гондоре.

 

                     «А на кораблях - что они привезли
                      Из дальней своей земли?
                      Семь светлых звезд, семь зрячих камней
                      И саженец - белый как снег»


                       ( Дж.Р.Р.Толкиен, «Властелин Колец» )

                     «Нормандцы пошли в атаку, но впереди
                      не было никакого Тэйллефера. Никто
                      не крутил мечом, никто не распевал.
                      Слышались только хриплые вопли людей,
                      мчавшихся навстречу смерти.»

                           ( К.Саймак, «Кимон» )


Не в пышных турнирах, не в шумных пирах -
В полях моя юность прошла.
В крестьянском селении в Белых горах -
Ушедшего мира дела.

Я помню: луга зеленила весна,
И солнце светило теплей
В те дни, когда с дальнего Запада к нам
Пришла череда кораблей.

Могучие волны дробились о плёс.
Судов завораживал бег.
На знамени чёрном – семь вышитых звёзд,
И саженец - белый как снег.

Щиты лучезарны, затейлива вязь.
И с гордой усмешкой глядел
Суровый и статный нуменорский князь
На варваров жалкий удел.

В сиянии славы, в сверканьи венцов
Сходили на каменный брег
Семь тысяч закованных в латы бойцов
Под саженцем - белым как снег.

О Запад далёкий, любезный богам!
Что в землю ты нашу принёс?
Семь тысяч звенящих от жажды клинков
И семь ослепляющих звёзд.

Речистые скальды! Во веки веков
Князей и героев дела
Восславьте: не счесть перебитых врагов
И сёл, разорённых дотла.

Средь первых я пал в наших Белых горах.
Врагам покориться не смог!
И в отчую землю втоптали мой прах
Четырнадцать тысяч сапог.

Мы те, кто плечом заслонили свой дом -
Тем гуще трава по весне.
А пленных крестили кровавым мечом
И саженцем - белым, как снег.

Ни в пышных турнирах, ни в шумных пирах
Не сыщешь потерянный след.
Но царство великое в Белых горах
Воздвиглось на тысячу лет.

Ликуй же, о Гондор, велик и богат,
Где время смиряет свой бег!
Не вспомнят о павших сиятельный град
И саженец - белый, как снег.

 

Размышления на закате.

 

Варкается. И хливкие шарьки

мороженного в вазочке поплыли...

Вечерний зной. Не продохнуть от пыли!

Но можно всласть глядеть из-под руки

 

на юрких завсегдатаев кафе,

на терпкий запах лакомого блюда

спешащих, как пчелиный рой, покуда

горит закат, как аутодафе.

 

В мозгу бунтует рой извечных тем,

чья скромно важность прячется в кавычки.

Я сигарету в пальцах по привычке

неспешно разминаю, перед тем

 

как закурить, и ощутить уют.

Куда деваться от реминисценций?

А здесь - всего за несколько сестерций -

вполне приличный кофе подают!

 

Восток... У перекрёстка - перекат

толпы... Провинциальная столица.

Мне выпало в империи родится,

и лично наблюдать её закат.

 

Какую мощь перевели на кокс!

Такой конец, однако, в полной мере

был ей заслужен. Не люблю империй.

Россию же люблю. Вот парадокс:

 

люблю! Любовь - она не от ума,

от сердца. То бишь глупости. Так что же

с того? Ведь и Израиль – видит боже! -

люблю не менее. И признаю: весьма

 

я был бы рад, когда скрестить бы мог

российский лес с камнями Иудеи...

Здесь, кстати, вновь великая идея

к закату покатилась под шумок.

 

Смакуй покоя светлые деньки,

покуда зверь варкается в берлоге!

Всё как всегда: уже валится в ноги

к нему готовы хливкие шарьки...

 

Нет, к чёрту пессимизм. Отбросим грусть!

На наш-то век ещё, похоже, хватит,

а кто потом за это всё заплатит

я думать не хочу пока. Боюсь.

 

Густеет вечер. Кофе мой уже

остыл, и сигарета догорела.

Расслабь жарой измученное тело,

и наблюдай, как в вялом кураже,

 

стирая даль туманную под ноль,

сползает тьма на город с гор покатых...

Повидимому, наблюдать закаты -

мой жребий, развлечение и боль.

 

 

ВДНХ

 

Помнишь годы школьные чудесные?

Первый вкус невинного греха?

Как нас принимал в обьятья тесные

всенародный парк ВДНХ,

 

как кружились головы вихрастые

в юном и беззлобном кураже!

Как пьянили школьницы прекрасные!

Имена не вспомню я уже.

 

Что-то между Оленькой и Светочкой...

Много утекло воды с тех пор.

Ясно помню чёлку, юбку в клеточку,

да коленок розовый фарфор.

 

Ну а пацану-то много надо ли?

Пара нежных взглядов - и готов.

Тени фонарей на плечи падали.

Что-то я про вечную любовь

 

плёл, когда, отставши от приятелей,

слева от фонтана, на углу,

ощутил несмелые обьятия,

и со вкусом мяты поцелуй...

 

Это как во сне. Но тем вещественней

коммандора хрусткие шаги.

Что за шутки в месте, блин, общественном?

Нарушать порядок не моги!

 

На подмышки давит форма школьная,

вечер цвета кофе с молоком...

Ах, какая рожа протокольная,

и непротокольный лексикон!

 

Для сержанта дело-то привычное,

ну а мы немеем от стыда,

будто вправду что-то неприличное,

гадкое мы сделали тогда!

 

Что ещё сказать? Домой красавицу

умыкнул трамвай... Халява, плиз:

колготится люд, фонтан шпрынцается -

наш родной, советсткий парадиз.

 

Шпиль ракетный, павильон с коровами,

два киоска с разною фигнёй...

На углу поэт недоцелованный

грустно чешет «репу» пятернёй.

 

 

Недобрая сказка.

 

В тронном зале, в пурпуре и шёлке, сановники строгие,

В бальном зале изящны танцующих лёгкие па,

И уродца-шута наблюдая проделки убогие,

Как беспечный ребёнок, вовсю веселится толпа.

 

Их дурацкий колпак потешает трезвоном бубенчиков,

И смеётся, до колик смеётся придворная знать!

Королевство державно, монархия славой увенчана,

И не знает никто во дворце... И откуда им знать,

 

Что когда, утомившись, они разойдутся по комнатам,

И уснут, и затихнут, к подушке прижавшись плечом,

Он тайком, будто вор, пробирается в башню укромную,

И тяжёлый засов отпирает заветным ключом.

 

И, скрывая цветное трико под покров синей мантии,

Иероглифы тайные чертит умелой рукой,

И бормочет заклятья. И сила его некромантии

Будоражит кощунственно мёртвых застывший покой.

 

И в котле над жаровнею булькает варево чёрное,

И недобрыми мыслями полнится та чернота,

И бежит королева на зов, как собачка покорная,

Выполнять изощрённые прихоти злого шута.

 

А король – в шутовском колпаке – между книгами пыльными

Примостившись на стуле, вдыхает губительный дым,

И как школьник сжимая колени руками бессильными,

Узнаёт, чтО он завтра прикажет вассалам своим.

 

Королевская стража храпит по постам, околдована.

Кавалеры и дамы застыли у ночи в плену,

И мертвеет дворец, переполнен тенями бредовыми,

И таращит незрячие бельма окон на луну.

 

Это мрачное действие из ночи в ночь повторяется -

Искуплением, видно, династии давних грехов,

И зловещие лица шутов на портретах кривляюся

От полночного боя до первых ночных петухов...

 

А с утра просыпается двор, сотрясаем зевотою,

И дворец заблажит, запоёт, как глухарь на току,

И глухие сомненья задавит привычной работою,

И привычным весельем разгонит глухую тоску.

 

В бальном зале всё кружатся пары... глаза напряжённые,

Но не видят, не знают, не помнят они ни черта...

И смеются король, королева и их приближённые

Над дурацким убожеством глупых проделок шута.

 

 

Задачка со всеми неизвестными.

 

Время нам предъявляет без жалости:

вот проценты, а вот и долги.

От сумы, от тюрьмы да от старости

зарекаться вовек не моги.

 

Я кувшин, что повадился по воду,

ты кувшинка на глади пруда,

и, наверно, по этому поводу

покатилась по небу звезда...

 

Загадаем желанья заветные,

словно два несмышлёных щенка -

пусть молчат небеса безответные,

да бессовестно врут облака.

 

И надеясь на счастье нежданное,

что придёт, как всегда, невпопад,

мы сверяем входящие данные:

вечер, холод, весна. Звездопад.

 

 

Контрреволюционное.

 

Кто беспристрастно в полной мере

на человеков поглядит,

поймёт: блаженны, кто не верит.

Тот, кто не лечит – не вредит.

 

Мир отрицающим дорогу

любви, железа и огня.

Различных умников - ей богу! -

полным-полно и без меня.

 

Светлы их бороды и кепки,

а лбы превыше лбов других.

Они умом и верой крепки,

полны намерений благих.

 

Гляжу на них, больших и смелых,

и прямо радуюсь душой:

они-то знают, что поделать,

чтоб всем настало «хорошо»!

 

Порою мысль башку закрутит,

поймавши разум на испуг:

а вдруг и впрямь – чем чёрт ни шутит -

у них получится? А вдруг,

 

пройдя по их пути до края,

по преисподней напролом,

мы прямо в дверь земного рая

войдём с разинутым хайлом?!

 

Вздохнём, и рассмеёмся звонко,

и чудо вдруг произойдёт,

и волк помирится с ягнёнком,

и их ребёнок поведёт...

 

А вот и он – дитя-мужчина,

кумир бабья и детворы.

На лбу прекрасном ни морщины,

и медны мускулов бугры.

 

В его руке - не разогнуться,

и волк, глотая свой позор,

не смеет даже огрызнуться,

и обречён ягнёнка взор.

 

Идёт Добро, шагает шибко.

Ягнята? Волки? Все - щенки.

Добра бессмысленна улыбка,

Добра пудовы кулаки.

 

Идёт дебил – венец природы,

слюняв, могуч, непогрешим.

Объединённые народы

его встречают от души.

 

«Виват!» - скандируют герою

сердца, и руки, и глаза,

и нету никого вне строя.

Все как один. Все тут. Все за.

 

Все, в единении великом,

живут и любят в унисон...

И тут я просыпаюсь с криком,

и понимаю: это сон.

 

Какая злобная сатира:

я тут, прихлёбывая чай,

сидел-гундел о судьбах мира,

да закемарил невзначай.

 

Протри ж очки, и безыскусно

наш мир несахарный восславь...

Какой, однако, сон-то гнусный!

Но как приятно, что не явь!

 

 

***

 

Опять ко мне мой странный сон упрямо
Явился, как кинжал из-под полы:
Фанера в небесах над Нотр-Дамом
Летит под залихватское "курлы!"

Апофеоз смешного наважденья
На перекрёстке неба и огня -
Как символ твоего перерожденья,
"Страна для всех". Сиречь, не для меня.

Ведь я - не все. Я даже не частица
Того, чем ты бряцаешь и горишь.
Ты говоришь: "Не лучше ли проститься?"
Наверно, да. Ну что ж - "Прощай, Париж!"

Прощайте, "все"! Кого хотите славьте,
Кому хотите - гавкайте вослед...
Возьмите "свой" Париж, а мне оставьте
Дюма и Бал в Мулен де ля Галетт.

 

 

Песня крыс.

 

Мы племя ночное, шуршащая пыль,

коварны, хитры и угрюмы.

Хранят в поколениях древнюю быль

подвалы, амбары и трюмы.

 

Мы помним, как прадеды встали стеной

на бой, на великое дело;

как небо оскалилось полной луной,

а флейта волшебная пела,

 

и ставни окон поплотней затворя,

дрожали чернильные души;

и кошки презренные - на фонарях!

И писк, раздирающий уши...

 

Нам завещал пророк навек:

«Да здравствует война!»

Великий серый человек

с душою грызуна.

 

Не побоялись мы посметь:

Эй, лавочник! Дрожи

в тот час, когда мы любим смерть

сильней, чем люди - жизнь!

 

И молвил пророк: «Вы - Великий народ!

Прервите господство людское!»

И властная флейта пропела: «Вперёд!»

над чёрной бурливой рекою.

 

По слову его, и по знаку руки

несметная рать всколыхнулась,

и храбро шагнула в пучину реки,

но счастье от них отвернулось.

 

Иль время его не приспело пока,

иль веры у них недостало?

Под месивом тел захлебнулась река,

и к морю скатилась устало.

 

Нам завещал пророк навек:

«Да здравствует война!»

Великий серый человек

с душою грызуна.

 

Не побоялись мы посметь:

Эй, лавочник! Дрожи

в тот час, когда мы любим смерть

сильней, чем люди - жизнь!

 

Священную память хранят старики.

Мы верим: он явится снова,

и снова пойдут за полками полки

под звуки волшебного зова.

 

Мы - тысячи тысяч бесстрашных бойцов,

мы - отзвуки грозного эха;

мы - тысячи тысяч отличных пловцов,

и нам океан – не помеха!

 

От страха стальные замки зазвенят

когда мы на улицу выйдем.

И знайте: мы любим своих крысенят

слабее, чем вас ненавидим.

 

Нам завещал пророк навек:

«Да здравствует война!»

Грядёт великий человек

с душою грызуна.

 

Не побоимся мы посметь:

Эй, лавочник! Дрожи,

в тот час, когда мы любим смерть

сильней, чем люди - жизнь!

 

 

***

 

Распрягу лошадей, опрокину возок,

Раскидав по дороге пожитки -

Пусть найдёт, кто ни есть, и владеет. А мне

Не нужны ни одежда, ни бич.

Под завесу дождей я пойду поперёк

Колеи, промокая до нитки,

Чтобы вскоре, невесть по какой целине,

Края дальнего леса достичь.

 

Где стоит на часах, будто бравый солдат,

У незримой туманной границы,

То ли дуб, то вяз... То ли дух, то ли зверь

Прошуршит в тишине: «Выбирай!

Всё равно в небесах никаких не видать

Журавлей, и в руках ни синицы.

Отчего ж не сейчас, отчего ж не теперь

Осмотреть этот девственный край?»

 

Небольшая беда, если я без колёс

Не доеду туда, куда ехал.

Кто там ждёт меня? Кто, улыбаясь из тьмы,

Невзначай проверяет косу?

Уж её-то всегда повстречать – не вопрос,

И, поверьте, с неменьшим успехом,

И с неменьшею точностью свидимся мы

В этом диком, замшелом лесу.

 


 


Counter CO.KZ