Марк Фельдман 

 

 

*   *   * 

«Британской музы небылицы»,

Что гарвардский пленяют ум,

Мне скучны, как поэтов лица

В постмодернизме наобум: 

 

Без рифмы, даже без размера,

Зато, как хочешь, понимай  

Метафор ряд надуто серый

С претензиями через край.

 

И понимает каждый встречный,

Что модернист предельно пуст

И по нему не плачет вечность

И не читает наизусть.

 

*  *  *

 

И, значит, нам нужна одна победа,

Одна на всех, - мы за ценой не постоим.

 

Булат  Окуджава

 

В Бостоне осень и осень в Беслане. 

Не до красот – убивают детей!

Нелюди в школе: вопят мусульмане 

И расправляются с  тем, кто слабей. 

 

Кто их родил, кто их дети и внуки –

Этих зверей, всех готовых взорвать?

Мир проходил уже эту науку,

Ненависть нас призывает опять.

 

Это не сон, не Москва в 41 – м, -

Осени краски, заштатный Беслан,

Вот где лечить свою душу и нервы –

Где там! Глядит на меня мальчуган:

 

-Может спасут? – с голубого экрана.

Нет, не надейся: нельзя отступать,

Станешь ты  жертвой войны и обмана,

Не шевелись и не пробуй кричать.

 

Будешь разорван снарядом в спортзале.

Станут тебя по больницам искать.

Кто-то  ответит за это едва ли, -

Мы за ценой не привыкли стоять. 

 

5  сентября   2004  г.

 

 

*  *  * 

 

Октябрь уж наступил. Уж осень отряхает

В Михайловском свои последние листы.

А в Новой Англии природа полыхает,

Сжигая к холодам шуршащие мосты.

 

Но мне не до картин, хоть бредил Достоевский,

Что красота спасет наш сумасшедший мир.

В Беслане не спасла. И бился вопль детский,

И стены рушились, и чей-то пал кумир.  

 

Октябрь уж наступил. Поэзия с позором

Сдает позиции террору и дерьму,

И каждый день отмечен сущим вздором.

Кому нужны стихи? Наверно, никому.  

 

 

*  *  *

 

Бабье лето, индейское лето,

Ваша тихая роскошь давно

Стала только военной приметой

И, быть может, сюжетом в кино.

 

Вас сентябрь связал воедино,

Кровью жертв освятил навсегда,

И осенние ваши куртины

Означают, что в мире беда.

 

Бабье лето, индейское лето…

Дикари из пустынь и саванн

Раскачали, как лодку, планету,

Доживать уготовили нам.

 

А в Нью-Йорке хиповый профессор, 

Что по моде небрит и помят,

Нам внушает, что сам он агрессор

И взрывателей может понять.

 

Вот так осень! Окрашены листья

Кровью женщин и кровью детей.

Наши души от страха зависли

И от всех либеральных идей.

 

 

*   *   *  

 

Я во дворянстве мещанин 

А. Пушкин

 

Еврей «презренный» и «сребролюбивый» -

У Пушкина другого нет.

А знал Еврей в черте Руси глумливой,

Как поносил его поэт?

 

А почему? Что он поэту сделал,

Чем родине его он навредил?

Был Пушкин мещанин – совсем несмелый, -

Сам эфиоп – он слабых не щадил.

 

Шел за молвой и – патриот отменный –

Будь жид .- писал, - и это не беда…

Конечно, он в поэзии был гений,

Но суть его мещанская видна.

 

 

*   *   * 

 

Гололед. Я скольжу, но не падаю,

И, как в детстве, с разгона качусь.

Я метафорой здесь не обрадую:

Не каток моя жизнь, а чушь.

 

Я не жалуюсь, - констатирую, - 

Как свидетель в суде над собой, - 

Одержал я победу пиррову,

Стену пробуя головой.

 

 

 Когда б вы знали, из какого сора

 Растут стихи, не ведая стыда…

Анна  Ахматова. 1940.

 

Как надоело, как противно всё:

Выстукивать разгневанные строчки,

Читать - чужие, ставя ни во что

 Любительства пустые заморочки!

 

Поэты, дай им только власть,

Давно перестреляли бы друг друга.

Стихи – престранная напасть:

Сойдешь с ума или сопьешься с круга.

 

А надо ведь ещё суметь и жить…

Когда б вы знали, из какого хлама

Растут стихи, желая воспарить

В эпоху торжествующего хама!

 

В подъездах настигают и казнят,

«Попса» поет, ей килеры внимают…

Пишу стихи я много лет подряд,

А для кого пишу – не понимаю.

 

 2005 г.

 

 

*   *   * 

 

Сидели мы пред голубым экраном,

Какую-то смотрели чепуху,

Потом, зевнув, ушла ты в ванну,

А я налил себе чайку.

 

И в этот день всё было как обычно:

В Испании взрывали поезда,

Сто человек погибших – так привычно! 

И «show»: голова отделена.

 

Я вздрогнул, отвернувшись от экрана,

Ты, пахнущая свежестью, вошла,

Сказала: милый, ты проснешься рано?

Зачем ты смотришь? Жизнь и так пошла…

 

Мы спрятались друг в друге этой ночью,

А мир взрывали, убивали, жгли.

Приснилось мне – бандит вопит «короче!»,

Но защитить себя мы не смогли. 

 

2005 г.

 

 

*   *   *

 

Позвонить бы – так номера нет,

Написать – так твой адрес утерян,

Передать бы хоть с кем-то привет…

А зачем? Что я вспомнить намерен?

 

Как нигде не могли устоять,

Как дыханьем твоим одурманен,

Я за счастье считал нависать - 

Бездыханный, на узком диване.

 

Мы любили как звери весной

На траве, на скамейке, в каюте,

Ты устало шептала «постой!» -

Как же правы мы были по сути! 

 

Где-то мир жил отдельно от нас,

В нем свершались свои перемены.

Чей-то дом, сумасшедшая страсть

И  на час нам одолжены стены.

 

Позвонить бы, напомнить о всем,

Устоявшийся быт растревожив

И минуты, что были вдвоем,

На пустые года перемножив. 

 

2005

 

 

Там жили поэты, - и каждый встречал

Другого надменной улыбкой.

Александр Блок.

 

Не услышать в тиши этой мартовской ночи

Голоса всех ушедших, любивших меня,

И молчит телефон у оставшихся прочих:    

Их на схватку с любимой подвигла весна.   

 

Не стесняйтесь, звоните, с весной поздравляйте,

Даже ночью, когда от тоски не уснуть,

Тишину без затей болтовней заполняйте,

Смысл жизни своей не пытаясь копнуть.

 

А хотите – так быстро ко мне приезжайте

В час любой, с настроеньем хорошим, плохим,

Почитаем стихи в паутине, на сайте

И кто гений у нас, а кто бездарь – решим.

 

За окном тает снег – мокрый, бостонский, слабый.

Да, «там жили поэты», и тайно, в тоске  

Все так ждали признанья в Нью-Йорке  хотя бы,

Все мечтали, что  лучше - в замерзшей Москве.

 

И на встречах каких-то в пустой синагоге,

В магазине средь книг, золотых корешков

Мы читаем стихи тем евреям немногим,

Кто в Америке «русской» нас слушать готов. 

 

 

*   *   * 

 

Весна или осень – смотри в календарь.

Сугробы промокли и сажей покрылись,

И ливень стеной как последний удар

Нас держит в квартирах, хоть мы не просили.

 

Тоска забирает меня с головой,

Ну, что за причины? Туманы растают

И вывод напросится самый простой –

Безвременье  в строчках я не наверстаю.

 

Цунами когда-то всё смоет к чертям:

Все библиотеки и все галереи

И рады мы будем обычным вестям,

Что где-то торчат из воды Пиренеи.

 

Зачем же мы пишем в азарте пустом

И в стол убираем от глаз равнодушных

Стихи, не пригодные даже на лом,

Стихи, не сравнимые с хлебом насущным?