Михаил Юдовский, Германия

 

Родился 13 марта 1966 года в Киеве. Окончив школу, поступил в Киевский Художественно-Промышленный Техникум, затем в Киевский Государственный Институт Иностранных Языков. С 1988 года – свободный художник. Выставлял свои работы в России, Украине, Польше, Германии и США. С 1992 года живёт в Германии – по-прежнему в качестве свободного художника. Пишет стихи и прозу, переводит английскую поэзию. Его первая книга, написанная в соавторстве с Михаилом Валигурой – «Приключения Торпа и Турпа» – была издана в Киеве в 1992 году. Некоторые стихи автора были опубликованы в германском русскоязычном журнале «Родная речь».

 

 

 

* * *

 

Британской музы небылицы

Я полюбил давным-давно.

Сплетались образы и лица

В одно живое полотно.

 

Ярилась злобная Моргана,

Проказил беззаботный Пэк,

И, обезглавив великана,

Построил дом отважный Джек,

 

Скучая в мире без событий,

Бродил изящный Флоризель,

Среди безумных чаепитий

Хлестал Фальстаф из кружки эль,

 

Глаза в улыбке доброй щуря,

Веселый Пиквик тешил мир,

И горько жаловался буре

Безумьем просветленный Лир.

 

Но трудно вечно окрыляться –

Распались мысли и слова,

И в лавке древностей пылятся

Былых сокровищ острова.

 

Допил Фальстаф прокисший портер,

Моргану ветром унесло,

И отнял юный Гарри Поттер

У грустной ведьмы помело.

 

Стал мед нам вересковый горек,

Тщеславен ярмарочный круг.

И муза череп свой, как Йорик,

Из Гамлетовых скалит рук.

 

 

 

* * *

 

Забытый Богом городок

Застыл в благословенной скуке,

Как фотоснимок. Словно руки

Не донесли воды глоток

До рта. Сухая тишина

Опавших листьев. Спирт размешан

С касторкой. Явь безгрешней сна,

Хоть вера в то что сон безгрешен

Наивна, ибо сон иной

Рождает чудищ. И кошмаром

Мне представляется недаром,

Привычно видимое мной:

Вокзал, кладбище, каланча,

Под ратушей безликой рынок,

Гудящий будто саранча...

Тоскливо, как среди поминок,

Пивными кружками гремит

Десяток баров. Пара саун.

Мясная лавка фрау Шмидт.

А может Мюллер. Или Браун.

Здесь не Москва и не Париж,

Здесь и спокойней, и покойней.

Здесь высоко не воспаришь,

Но если прыгнуть с колокольни,

Тебя заметят. Дня на три,

А, может быть, и на четыре

Ты станешь в этом сонном мире

Героем. Что не говори –

Приятно. В этот городок,

Подобный опустевшей клетке,

Смерть редкий вобщем-то ездок,

Хоть к сожаленью слишком меткий,

И многие почти до ста

Здесь доживают терпеливо.

Здесь раскрываются уста

Лишь для того, чтоб выпить пиво,

Сказать соседу добрый день

И попросту зевнуть со скуки.

А, впрочем, остальные звуки,

Быть может, вправду дребедень?

К чему творить в душе разброд

И, песенкам внимая лисьим,

Чего-то ждать, раскрывши рот,

Как ждет почтовый ящик писем,

Взамен рекламы находя

И горькую усталость. Небо

Косой линейкою дождя

Напоминает, как нелепо

В ушедшем времени искать

От настоящего вакцину –

Как будто горло полоскать,

Настойчиво леча ангину

Двухлетней давности. В былом

Прекрасно то, что это было.

Нас вечность только пригубила

И приютила под крылом.

И даже этот городок

Уже обрел свое там место –

Не как смущенная невеста,

А как жена, надев платок

И в церковь наравне войдя

С молящимися. Но покуда

Живет он не сознаньем чуда,

А ощущением дождя

И созерцаньем тишины,

И чашкой утреннего кофе.

Он будет даже на Голгофе,

Как Гамлет, спать и видеть сны,

Покуда глас небесных труб

Ему не станет пробужденьем.

И на кресте он с удивленьем,

Проснувшись, обнаружит труп.

И пробежит по телу дрожь,

Как от укола злой булавки,

И... Но довольно. Вечер. Дождь.

Намокшие кафе и лавки.

Пустые улицы. Листву

Швыряет пригоршнями ветер.

И голый клен в фонарном свете

Как будто грезит наяву.

Надежда робкая в глазах

Желтушных окон страх сменила.

В слегка шершавых небесах                      

Расплылись кляксою чернила.

Всплывает первая звезда,

Из темноты мерцая зыбко.

И я с тоской гляжу туда,

Оттуда чувствуя улыбку.

 

 

* * *

 

Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,

Улыбаясь камням и стирая подошвы в мозоли,

Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,

Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.

Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.

Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,

Наблюдая, как за руки взявшись столетья идут,

И, старея на наших глазах, умирают кукушки.

В предвечернюю синь убегает разбитый огонь,

И, запамятав, что человек человеку полено,

Мы поместимся в мире, ладонь положив на ладонь,

И поместимся в клетке, коленом упершись в колено.

Пусть спасенье нелепо, как айсберг укутанный в мех,

Но, сближаясь в щелчке, уже пальцы не так одиноки.

И над нами рассыплется каплями тихонький смех –

Это ветер смеется о наши небритые щеки.

 

 

* * *

 

Но иногда, особенно в ночи,

Приходят не видения а звуки,

Как будто непослушные ключи

Перебирают нервно чьи-то руки.

И тени обретают голоса,

И стекла дребезжат печально в рамы,

И блудный дождь домой на небеса

Отстукивает в листья телеграммы,

И их несет мучительная страсть

Из ничего, из бездны, из былого,

Как будто каждый звук стремится впасть

В единое всезначащее слово,

Утраченное мной, увы, давно,

Как обернувшийся зловоньем мускус,

Как в воду превращенное вино –

Спасибо тебе, Боже, что не в уксус.

Дымится храм обугленной тоски,

Сожженный неизвестным геростратом.

Разъяты звуки. Режет на куски

Гармонию паталогоанатом,

На слабое шипение свечей,

Сгорающих в агонии досрочной,

На шарканье подошв, на звон ключей,

Вращающихся в скважине замочной.

Бросаюсь, как утопленник с моста,

Как с дерева обломанная ветка,

К дверям. Распахиваю. Пустота.

Ни тени. Ни души. Ни даже ветра.

 

                

Собиратели листьев

 

Собиратели листьев увозят опавшее время.

Их зеленые тачки бесшумно скользят по аллеям.

И глядим мы с печалью в земли облысевшее темя,

И глотаем дожди, и от выпитых капель хмелеем.

И раздетые улицы в скорбном застыли изломе,

И вечернее небо нависло темнеющим гротом,

 И проносятся дни, словно фото в семейном альбоме,

Словно фары машины, мигнувшие за поворотом.

Небеса разбросали блестящие в воздухе крошки

Безразличной, а, может быть, просто безумною кистью,

И, промокнув насквозь, на прощанье чернеют дорожки,

По которым, как войско, идут собиратели листьев.

Их движенья спокойны, их лица работою полны,

Они высятся, словно утесы, над тишью бездомья.

И метелки бегут по траве, как железные волны,

И сгребают опавшее золото в ржавые комья.

Распалилось костра ненасытное алое чрево,

В ожидании жертвы алтарь скалит пасть свою лисью...

Мы, наверное, листья, лишенные некогда древа –

Нас однажды свезут на костер собиратели листьев.

Что ж, пускай он горит за покуда невидимой далью –

Даже если я стану простой безымянной золою,

Я с тобой поделюсь, хочешь – радостью, хочешь – печалью,

Хочешь – дождь пригубим, поминая себя, как былое.

О былом погрустив, обменяемся вещими снами

И, себя от травы и приставшего пепла очистив,

Молча вниз поглядим, где едва различимо под нами,

Словно тени, бесшумно идут собиратели листьев.

 

 

Аргонавты

 

Синеет высь, синеет даль.

Кружатся чайки. Или мифы.

Мы разобьемся не о рифы –

Мы разобьемся о печаль.

 

Поджарый корпус корабля

Качают волны, освежая.

Земли не видно. И чужая

В конце пути нас ждет земля.

 

Тоскливо, что ни говори –

Куда плывем? Да и откуда?

В свои причины и причуды

Не посвящают слуг цари.

 

Зачем нам перемена стран,

Чужие скалы, нивы, рощи?

Руном – златым или попроще –

Достоин обладать баран.

 

А нас, пожалуй, ничего

Уже не ждет. Да и не надо.

Нет ни Колхиды, ни Эллады –

Остался, разве что, «Арго».

 

 

    Пускай плывет, не зная сам,

К какой он окаянной суше

Несет по морю наши души.

Хотелось бы, чтоб к небесам.

 

Тащи нас, старина, вперед.

Неважно, прав или неправ ты,

Тебя Харибда не сожрет –

Тебя погубят аргонавты.

 

 

Отдавши должное вину

Не то с тоски, не то со скуки,

Мы, как никто, умоем руки,

Когда пойдем с тобой ко дну.

 

Не лучше ль так, чем твой скелет

Украсит незнакомый берег?

Тем более, что в мире нет

Ни азий, ни других америк.

 

Синеет высь, синеет даль.

Под синевой чернеют рифы.

Умолкший мир творит печаль.

Печаль придумывает мифы.

 

Причалит спившийся Ясон

На острова чужих сокровищ,

Где жизнь – не более чем сон,

Рожденный разумом чудовищ.

 

 

Ноктюрн

 

Тревожно листья шелестят

Над наступившей тишиною.

Играют облака луною,

Как пара ласковых котят

Жемчужным шерстяным клубком.

Рассыпались созвездья прахом.

Ночь приближается монахом

С лицом, прикрытым клобуком,

Походкой, легкой, как перо.

И луч, упавший с небосвода,

О черную, глухую воду

Переломляет серебро

И рассыпает чешуей,

И спицей острою пронзает,

И к горизонту ускользает

Неуловимою змеей.

И мир щекой к ночи приник

В объятии тысячелетнем,

И почему-то каждый миг

Щемяще кажется последним.

Разъято время на куски,

И мы, неведомо откуда,

Бредем в молчаньи, как верблюды

Через хрустящие пески,

В неведомую также даль,

В зиянье черное эфира.

Но движет нами не печаль,

А пустота утраты мира.

 

 

Вормс

 

Вечер. Река.

Мост  в небеса

Выгнут дугою.

Вяжет тоска

Птиц голоса

В нить над рекою.

Чуть потупя

Пасмурный взор,

Благоговейно

Пишет себя

Древний собор

В зеркале Рейна.

Месяц сидит

В небе, как тать,

Желтый от скуки.

Сына глядит

Вечная мать

Вечные муки.

Сквозь образа,

Словно во тьму,

Взором пречистым

Смотрит в глаза

То ли Ему,

То ли туристам.

Будто укор

В Божьем лице

Вытесан в камень,

Хмурый собор

В тесном кольце

Видеокамер.

Вечер. Река.

Мост в небеса

Целится башней.

Так черепа

Тянутся за

Былью вчерашней.

Точат века

Скудную твердь,

Панцырь лангуста.

В прошлом – тоска.

В будущем  – смерть.

В нынешнем – пусто.

Спит Божество.

Фарой авто

Грустно мигает.

Только кого,

Только за что

Здесь ни сжигают –

Бунт, колдовство,

Ересь, пожар,

Воинство лисье...

Мне же всего

Более жаль

Падшие листья.

С горя седым

Ветром несом

В мрак темно-синий,

Лиственный дым

Столь невесом,

Сколь и невинен.

Гимн пропоют

Аутодафе.

Неторопливо

Бюргеры пьют

В темных кафе

Светлое пиво.

Адским огнем

В копоть палят

Флиппера лунки.

Может быть в нем

Спрятали клад

Свой нибелунги?

Выжато днесь

В бочки вино

Варварской кистью.

Золото здесь –

Просто оно

Сптятано в листья.

В липких руках

Птица дрожит,

Скована страхом.

Ешьте свой прах!

Осень кружит

Золото с прахом.

Что-с будем пить,

Ром-с или бром-с?

Может, в портвейне

Будем топить

Старенький Вормс,

Если не в Рейне?

Вечер. Река.

Мост в небеса

Лампы щетинит.

Бог свысока

Плюнет в глаза,

Но не покинет.

Стали низки

Своды капелл

В горечи лютой.

Это с тоски

Позеленел

Бронзовый Лютер.

Все это миф,

Будто острог

Время – пространство.

Что ему мир,

Что ему Бог,

Что лютеранство?

Бог сохранит,

Миру вернув,

Будду и бонзу,

В серый гранит

Их обернув

Или же в бронзу.

Горько руке,

Ноет спина

В зверском металле.

Только реке

Вечность дана.

Впрочем – едва ли.

Лирики врут –

Будь это Райн,

Будь Вольга-муттер –

Равно умрут

Tropfen und Stein.

Радуйся, Лютер!

Город твой пьян –

Гной головы

Бродит в народе.

Для англичан

«Черви», увы,

«Вормс» в переводе.

Станешь в душе

Трескать дерьмо

Жизни постылой,

Если уже

Имя само

Пахнет могилой.

Сумрак кропит

Свет фонарей

Златом сусальным.

Город храпит

Возле дверей

Уркой вокзальным.

Вечер. Река.

Мост в небеса

Взгорблен веками.

Это тоска.

Это коса

Ищет свой камень.

 

 

Франкенталь

 

Я здесь живу почти двенадцать лет,

Преступник, позабытый на Голгофе,

И по утрам глотаю черный кофе,

В остатки сна закутавшись, как в плед,

Как будто не решаюсь до конца

Проснуться. С удивлением птенца

Вращаю головой на шее тонкой,

Таращу полоумные глаза

По сторонам и вверх, на небеса,

Натянутые серой перепонкой.

Причудливый и непонятный мир,

К пришельцу относящийся с опаской,

И выбелены стены свежей краской

Как символ неприступности квартир.

Их строили прилежные кроты

Для спячкой одурманенных медведей,

И только окна раскрывают рты

От созерцанья собственных соседей.

Здесь время развалилось на куски,

Пространство носит узкие одежды,

Здесь зелено, но это цвет тоски,

Хотя, одновременно, цвет надежды.

Здесь высь мне заменила ширь и даль,

Но выси я не слишком интересен.

И стоит ли пенять на Франкенталь,

Когда весь мир, как оказалось, тесен?

Я сам преобразил его пути

В привычные бетонные ступеньки

И, сидя добровольно взаперти,

Читаю книги и считаю деньги

Без малого уже двенадцать лет,

Прожитые бездумно и нелепо,

Как будто собираю нa билет

В один конец в любую точку неба.

По счастью, не слыхать еще свистка

И машиниста не видать отмашки,

И высь небес, как прежде, далека,

И смотрят, проплывая, облака

На улицы в смирительной рубашке.

 

 

* * *

 

Рассыпалась ночь переливчатым звуком,

На черной покатой спине небосвобода

Висит полумесяц серебряным луком

И стрелы пускает в бездонные воды.

Над их бесприютностью носятся ветры,

Шальные посланцы далеких возмездий,

И, встав над рекою, печальные ветлы

Качают в ветвях паутину созвездий.

Светящимся лезвием сумрак распорот,

Колышется тучи седеющий локон,

И где-то вдали огнедышащий город

Пучки электричества сыплет из окон.

А, может быть, он, как больная собака,

Застыл среди мира с подбитою лапой

И, словно ребенок, боящийся мрака,

Свой сон освещает неоновой лампой,

И острые шпили, привстав на носочки,

Вонзает в повисшие в небе планеты,

И нам, как щенкам, подставляет сосочки,

Поя молоком из фонарного света.