шерлок холмс прохождение
 
 

Наталия Малаховская, Австрия

 

 

***

Британской музы небылицы

Закрыли вещие зеницы.

Вотще свою тревожат роль

И Шерлок Холмс, и Чайльд Гарольд.

 

На тень отца давно похожий

Лишь Гамлет бродит  средь прохожих,

Не уставая проклинать

Свою – таку-сякую – мать.

 

Весёлая Агата Кристи

Не устаёт картошку чистить,

А Вульф отправилась опять

На речку камни собирать.

 

Один Джон Леннон вдохновенный

Британской музы пассажир,

Поёт, невинно убиенный,

Преобразить стараясь мир.

 

Где дождь английский льёт ручьями,

„Imagine“ тёплыми лучами

Путь озарит сквозь муть и жуть,

Чтоб в темноте не утонуть.

9 мая 2005.

 

 

1.       «Орфей»

трио для арфы, флейты и виолончели

 

Хор:

...А в царстве сумрачных теней

такая странная погода...

И медлит юноша у входа,

и не спешит спуститься к ней.

 

Любовь:

- Не верь подземным голосам,

 не верь сомнениям зловещим,

 и даже предсказаньям вещим,

 и даже – собственным глазам.

 

Орфей:                                             

- Глаза мои уж не глядят,   

взгляд повстречав испепелённый.

Нет, это был уже не взгляд –

не свет в окне, а лёд оконный.

 

Куда зовут твои уста,

как лодочка под парусами?

В меня глядела пустота

её любимыми глазами.

 

Любовь:        

- Не верь в захлопнутую дверь,

не верь замкам, не верь границам,

не верь в безвыходность потерь

и в леденеющие лица.

 

Поверь доверию моста,

поверь терпению дороги.

В тебя глядела пустота?

Ну что ж, ступай в её чертоги.

 

Орфей:

- Глаз выколи – такая тьма,

лишь капля звонко точит камень.

Моё отчаянье – тюрьма,

я в нём пути ищу сквозь темень.

 

Какой там путь! Проход всё уже

змеиным кружится кольцом.

Так ты ведёшь – не оглянувшись,

и не открыв своё лицо.

 

Любовь:

- Слоистый, низкий видишь свод?

Нет, не тюрьма вокруг – пещера,

в которой каждая химера,

ворча, вступает в хоровод.

 

Здесь Пустоты престол, столица.  

Войди в неё – её душа

сама подаст тебе напиться

из невесомого ковша.

 

Орфей:

- Я вижу только свод простой

и потолок сырой, провисший.

Как Пустоты сквозь мрак пустой

прикосновенье мне расслышать?

 

Любовь:

- Стань чашей, полою до дна,

недвижимым, как отраженье;

стань гладью, зеркалом, - мишенью,

где отразилась бы она.

 

Пустота:     

- Не будь ни в озере, ни в древе,

ни в трепетании ручья,

ни в мгле, ни в брезжущем напеве,

а будь ничей, как я – ничья.

 

Не возмущай дыханья дымом

гладь обаянную – постой,

и я в стекле неопалимом

войду в тебя, как в храм пустой.

 

Орфей:                                      

- Что это? Словно невода  

во мгле забрезжили у края?

Как драгоценность, города

горят, из мрака выплывая,

 

струнами арфы там лучи

дрожат, и грозным дуновеньем

от них ко мне летит... забвенье.

Нет, смерть, - забвеньем не лечи!

 

Я не хочу забыть её –

ни дня, ни часа, ни мгновенья.

Беспамятство, приспешник тленья,

не тронь святилище моё!

 

Мир без неё – безликий  труп,

простор без крыльев, без свободы, 

где дождь не мочит жадных губ,

и реки льют сухие воды.

 

Как без воды спуститься в воду?

Как без огня гореть огню?

Я смерть её, как жизни воздух,

как в жилах кровь, в себе храню.

 

Пустота:

- Ты смерть вдыхаешь, как вино,

ты мраком путь свой освещаешь.

Что ж, вижу я – ты тайну знаешь.

Я не держу – ступай на дно.

 

Там чёрный день, там снежный май,

там песнь удалая на тризне.

Зло от добра не отрывай –

и ты сквозь смерть проникнешь

к жизни.

 

Когда придёшь на берег вод            

горящих, - не теряй терпенья:         

тебя, как конь крылатый, пенье

через огонь перенесёт.

 

Приблизясь к ней, не выдай ужас, -

будь непреклонным до конца.

Веди её, не оглянувшись,

и ей не открывай лица.»

 

             Октябрь 1987, сентябрь 1988

 

      

2. Из Бернса („My heart`s in the Highlands“)

 

Душою в горах я, душой я не здесь,

Душой я в горах: пробираюсь сквозь лес,

Стреляю в оленя на полном ходу,

Душою – в горах я, куда ни пойду.

 

Прощайте же, горы, и север – прощай!

Родные просторы, мой добслестный край!

В каком бы я ни был прекрасном краю,

Шотландии горы навек я люблю!

 

Прощайте, вершины, покрытые льдом,

Долины, цветущие солнечным днём,

Прощайте, потоки стремительных вод,

Леса и поляны, где вереск цветёт.

 

Душою в горах я, душой я не здесь,

Душой я в горах: пробираюсь сквозь лес,

Стреляю в оленя на полном ходу,

Душою – в горах я, куда ни пойду.

     Сентябрь 1963

 

 

3. БОГИНЯ ПУСТОТЫ

 

                        Моим улетевшим друзьям

                                       

Как изменился неспроста

пейзаж за окнами машины:

пригорки сгладились в равнину,

и – ни осины, ни куста:

всё – чистота и пустота.

 

В твой храм, богиня пустоты,

мы погружаемся не сразу,

не сразу различает разум

твои небесные черты,

 

твоё небесное ничто,

так раздаваемое щедро

любому, кто достал листок

означенный, и сотню метров

преодолел сквозь вой и дым

навстречу к ангелам твоим.

 

Последний взгляд, последний крик, -

все поднимают руки к небу:

и друг, и брат, как будто не был,

исчезнет вдруг из глаз твоих.

 

Не дрогнет белое крыло,

захватит дух восторг полёта...

Ещё сверкнуло в небе что-то –

и в даль вонзилось, и ушло.

 

Где два крыла и тень хвоста

мелькнули, смытые слезами,

уже сияет пустота

своими светлыми глазами.

 

От суеты и маеты,

от лжи, насилия, неволи

лишь ты, богиня пустоты,

спасаешь нас целебной болью,

 

но в твой высокий, чистый храм

не можем мы проникнуть сразу,

и не поймёт наш бедный разум

всё то, что мы увидим там.

22 июня 1980 , Ленинградский аэропорт

 

 

4.               ***

И снова Тебя распинают,

в пречистые очи плюют:

в России Тебя убивают –

в Европе Тебя продают.

 

...Мой свет! Этот миг окончанья

всей боли, всей смерти – навек.

Теряет весь мир очертанья

и тает в тебе, словно снег.

 

И вместе с предметом названье

умрёт, переплавится в свет,

и мизерно слово – сиянье,

и слов, чтоб назвать тебя – нет.

 

И сброшено тяжкое бремя

столетий, мгновений и лет,

и тает всесильное время,

как всякая тварь, как предмет,

и вечность – не вечное время,

а в вечности времени нет.

 

Один человек не растает,

а чудно изменится сам,

и смертная плоть просияет,

как Бога незримого храм.

 

Лишь он избежал растворенья,

себя растворяя лучам:

в сияющем самозабвеньи

он светом становится сам.

 

Но двери захлопнулись.

Смутно...

Ни зги...

Но, как сера, паля,

ударили в сердце минуты,

ударилась в ноги земля.

 

За сколько ты продан сегодня? 

Оплачен какою ценой?

За почестей блеск новогодний,

за долга обман колдовской?

За тёплый, привычный покой?

 

Но тот, кто твоею был частью, -

на что ему деньги и честь?

Как мог причастившийся счастья

тяжёлую тьму предпочесть?

И снова тебя убивают,

в душе, как в колодце, топя,

и тьмою твой свет закрывают –

но тьма не обнимет тебя.

30 декабря 1981

 

 

5.  ХРУПКИЕ СТЁКЛА НЕВСТРЕЧИ

 

Детишек угомонить,            

покой не встревожить слезами,

ты станешь со мной говорить

несказанными словами.

 

Сейчас, в тишине, расцветут,

как ландыш, невидимый в белом,

заветные свечи минут

не тронутых болью и пеплом.

 

Здесь, в воздухе этом пустом

твой облик не гаснет, бессонный,

как пламя, не зримое днём,

как свет над свечой незажжённой,

 

как след, что впечатался в лёд,

так прочно в пространстве отмечен,

что звук, самый лёгкий, пройдёт

сквозь хрупкие стёкла невстречи.

14, 19 апреля 1982

 

6.       Украинский лес

 

Папе

 

Остаться в глубоком, как обморок, дне,

остаться сидеть, прислонившись к сосне,

к шершавой коре, источающей власть

целить и счастливить, щекою припасть.

 

Как медленно тени скользят по ветвям,

по крепким стволам, по могучим корням,...

На тёмной бутылке крупицы песка,

и сладок прохладный глоток молока.

 

Чем меньше ладонь – тем волшебней смола,

и лес в озареньи сгорает дотла,

до клеточки самой подземной своей

пронзён откровеньем глубоких лучей.

 

Остаться внутри, по пути не отстать,

остаться горячему бору подстать,

во всём соглашаясь с землёй и с сосной,

и слушать душистый, стрекочущий зной.

 

От радости здесь задохнувшись, потом

в другой не стремиться, в простуженный дом:

чтоб в тёмных углах не грустить в январе –

остаться и стать янтарём в янтаре.

 

Остаться в глубоком, как обморок, дне,

остаться песком, прикорнувшим на дне,

под гулкой, густой, всемогущей сосной, -

чтоб слыхом не слыхивать власти иной.

 

Май 1986

 

 

7.          ***

Задумчивых цветов,

качнувшихся в тени,

ещё не взгляд, не вздох

                                               но полупониманье:

бутоны замкнуто хранят своё молчанье,

и листья источают ожиданье,

кого, чего, - не ведают они.

 

 

Поставлены, как в воду,

                                                в тишину,

со мною говорят,

                                   глазами повстречавшись,

о тех, кто отцвели

                                     почти что не начавшись,

о тех, кто заплелись

                                        и канули ко дну,

чтобы по каплям пить

                                           густую глубину.

 

 

Им ведомы слова

                                    невидимые нам,

другие, словно тени

                                        влажное скольженье

по синему песку, иль вздоха отраженье,

или шаги дождя

                                по листьям и ветвям.

 

...Признаться ли тебе, что нет ещё сейчас

в жилье моём цветов,

                                          что всех людей мудрее,

но и в пустых углах, в тенях скрываясь,

зреют

и волнами невидимыми веют

слова,

неуловимые для нас.

Июль 1986

 

 

8.      ВОЛНА

 

Маме

 

Ходуном гуляет что-то

там, где небо воду пьёт,

словно синие ворота

расступились в бездне вод.

 

Кто там, вылетев из ямы,

скачет по морю ко мне,

вдохновенный и упрямый,

словно всадник на коне?

 

Словно под гору на санках,

разбивая снежный прах,

с этой царственной осанкой

и с короною в кудрях!

 

И, срывая цепь, с размаху,

не смиряя свой полёт,

с гордой удалью на плаху

голову свою несёт.

 

Вот, зависнув на мгновенье

над границей берегов,

рушится с остервененьем

в блеск и пену жемчугов.

 

Миг – и царство в прах разбито,

в пыль – трепещущий наряд...

И, сворачиваясь в свиток,

тихо пятится назад.

29 июля 1987

 

 

9.       ПАМЯТИ ПАПЫ

 

И тень отца стояла у дверей.

Тихонько шевелился край одежды

и жалобно дымился синий взгляд –

да, этот взгляд, ещё вчера весёлый.

 

И медленно склонялся в пропасть день.

Как лопастью, крыло над головою,

зачёрпывая стон и шум земли,

качнувшись, опрокидывалось в бездну.

 

И у костра сидел простой народ:

охотники сидели, дровосеки,

сидели молча, глядя в шум огня,

и кто-то вышел, место уступая.

 

И тень взглянула в трепетный огонь,

и вышел дух, неловкий, неумелый,

ступил ногой на первую ступень

и задрожал, желая оглянуться.

 

И он глядел, хотя не мог глядеть,

как будто были очи на затылке,

глядел назад, глядел на шумный стол,

на слёзы на глазах, на снедь в тарелках.

 

Никто не знал, в какой прозрачный миг

его глаза глядеть назад устали,

и он вошёл, как прежде, в этот дом,

и тихо так присел на край дивана.

 

Он слышал все слова и неслова,

он видел и живых, и улетевших, 

но не было тарелки для него,

и не было лучистого бокала.

 

Так он сидел и чувствовал себя

почти что именинником, почти что

виновником большого торжества

и центром неустанного вниманья.

 

Бежал ручей – так он бежал к нему,

катились слёзы – по нему катились,

и говорились светлые слова,

чтоб осветить ему во тьме дорогу.

 

9 мая 2003, самолёт Франкфурт-Петербург

 

 

 

10.                               ***

 

Может быть, ожиданье

весны и в тебя перейдёт,

Зацепившись ногой

за порог обветшалый и шаткий,

Принесёт и тебе

засверкавшего воздуха мёд,

И фонариком старым

подполье осветит украдкой.

 

 

Если ниже травы

опустить свой тяжёлый забор,

Будет тише воды

проливаться в тебя вдохновенье,

Это что-то, что было

так долго в тюрьме, и с тех пор

Не садилось ещё

на твои золотые ступени.

 

 

Словно чиркнули спичкой –

оранжевой бабочки взлёт

разрывая тоску,

зачеркнёт неизбежность провала,

                                                и всё то, что ты видишь

                                                                                  гадательно, словно сквозь лёд,

                                                ты увидишь, как будто

                                                                                  сорвали с лица покрывало.

 

                                                                                                             22, 24 марта 2005

 

 

 

БОГИНЯ СМЕРТИ

 

Богиня смерти! Причастившись тёмной                 

густой воды, от горечи нема,

вмещаюсь словно в шар,

блестящий и огромный,

лишаясь теплоты,

и тела, и ума.

 

Другая тишина, другое средоточье,

и ни одна из птиц не поднимает крыл;

слепая на свету, прозрею только ночью,

но сделать даже шаг

уже не хватит сил.

 

Богиня смерти... Мёртвыми очами

смотрю в твои глаза –

пещеры без конца,

и вижу красный всплеск

над чёрными плечами,

и чей-то силуэт

без тени, без лица.

 

Я падаю затылком

в яму, в лужу, в прорубь,

кипящей розой обжигает снег,

вода черней земли,

и белым сводом голубь

снимает синеву,

зачёркивая свет.

 

Ну, говори скорей! Я больше не услышу

ничьих чужих речей,

ничьих поддельных слов.

Я выйду из тебя,

как из тюрьмы на крышу,

и упаду в тебя,

основа всех основ.

 

Я слушаю тебя, пока не различая

ни музыки, ни зги

сквозь муть и круговерть,

и кто-то говорит,

ещё не отвечая:

«Рождающийся в жизнь

уже родился

в смерть».

2 января 1988

  

 


 


Counter CO.KZ