ДМИТРИЙ ТЮЛЬПАНОВ

(USA)

 

 

Небылицы

 

Британской музы небылицы!

Шалтай-Болтай,

                        уснувший на стене,

Пузатый Робин-Бобин...

                        Нам родиться

Не довелось в шталтайской стороне.

 

 

 

- Скажи-ка, дядя самый честных правил,

Своей мозгой ответ здесь трезво взвесь:

Кто уважать нас Англию заставил?

Родились –

                        ТАМ,

                                    а пригодились –

                                                ЗДЕСЬ?!

 

 

 

Голодная, пошла по заграницам

Россия – без России.

                        Ликом – ниц.

Ерошит Машку –

                        рыжий, потный Фриц.

 

 

 

- Унд-нах-айе-маль... их-Роттердам-маркиза... *

Уф, карашо итти процесс!

И чешет на развалинах марксизма

С заплаткой лоб глава ка-пэ-эс-эс.

 

 

 

 

 

- А у Матрены яблоки ядрены!

Плюс пять картошек.

            Минус – геморрой.

Плюс

            ерофеич

                        знатный у Матрены!

И значит, после баньки – пир горой!

 

 

 

 

Гуляй, страна березового ситца...

Эх, ёшка-ламанэ! Персидский кот.

А ты заладил: Пу-у-шкин... небыли-и-цы...

Марло-и-Спенцер!

            Ша-кес-пир!

                        И Скотт**.

 

 

 

_____________

 

* И еще один раз... Я... Маркиза Роттердамская (нем.). Какое отношение славный город Роттердам имеет к данной ситуации, ответить затруднительно. По-видимому, чисто фонетическое (Прим.автора).

** Названы классики английской литературы: Кристофер Марло, Герберт Спексер, Вильям Шекспир, Вальтер Скотт. Имена Спенсера и Шекспира долго время в России имели другой графический облик (Прим.автора).

______________

 

 

 

Сирень

 

Вдруг зацвела сирень, и старое предместье

Накрыло с головой сиреневой волной.

Ни черепичных крыш,

            Ни шпилей,

                        Крытых жестью,

Ни голубятни – лишь

            душистый

                        раб

                                    земной.

 

 

 

Какая благодать! Какая в сердце нега!

Сиреневая даль манила и звала.

Ах! Белая сирень была белее снега,

Но в основном сирень сиреневой была.

 

И, опьянев, земля дышала влажно, жарко.

Ста тысяч соловьев

            безум-

                        ству-

                                    ю-

                                                щий

                                                            пыл

Над взрывами ночных –

            Из городского парка –

Сиреневых кустов

            Неукротимо плыл.

 

Всё жаждало – до спазм, конвульсий, каждым нервом,

Всем трепетом листвы и до корней дерев,

И меж корней – во мгле – любым смятенным червем, -

Безумно! Так тротил всё рвут, осатанев.

 

Мгновенье! – и ушло!

            Отхлынуло.

            Замолкло.

Дома ползли вповал,

            По склону – набекрень.

Листву покрыла пыль. Седая пыль.

                        И только

В душе цветет сирень. Ах, белая сирень!

 

 

 

Садовник и Поэт

 

Не может жизнь напрасной быть.

Ю.Мориц

 

 

Напрасных жизней не бывает:

Садовник ты или поэт,

Мир никого не забывает,

В нем каждый оставляет след.

 

...На Брянщине в селе Подгорном,

Лет двадцать пять тому назад,

Трофимыч, он же Глеб Егоров,

Мне говорил:

            - Посадишь сад,

А сам, милок, уйдешь далече,

Но в сад в июльский жаркий день

Придет Поэт. Ему на плечи

Деревьев сонных ляжет тень.

И, осененный, он напишет

Про этот сад и облака,

Черешни, яблони и вишни,

Причислив к Небу на века.

И кто-то на исходе лета

Не через месяц или год,

А через многие столетья

Стихи возлюбленной прочтет.

Нахлынет. Сердце затрепещет,

Трофимыча далеких слив

И сладковатый зной черешен

Сквозь миг столетий ощутив.

 

 

Сухой, как могул. Загорелый.

Копна прямых седых волос.

Мешался с духом яблок спелых

Дым отсыревших папирос.

 

 

- Ты прав, Трофимыч, ой, как прав!

Жизнь – не случайный дар напрасный.

Жизнь – праздник, светлый и прекрасный,

Жизнь торжествует, смерть поправ.

 

И не напрасно с мире этом

Поэт – Садовник – Старый сад –

Сквозь время – люди и предметы

Между собою говорят.

 

Всё связано, и не напрасно

Являемся мы в этот мир.

Он – миг.

            Скоропостижный миг,

Непостижимый, но прекрасный.

 

И надо жить взахлеб, любя,

Крылато – с облаками вровень.

...Давно, Трофимыч, нет тебя.

Сад опустел. Ушел Садовник.

 

Ты в белые снега уплыл

Январским днем,морозным, ясным,

Но сад взлелеял не напрасно

И значит, не напрасно жил.

 

Смотри, Трофимыч сад кипит,

 

Приветным солнышком обласкан,

Он, белопенный, не напрасно

Шмелями, пчелами гудит.

 

Цветам – цвести!

            Листве – кипеть!

Мечтам – возвышенным – сбываться.

Стихам – как в юности – слагаться

И птицам

            в поднебесье

                        петь!

 

 

 

Сонет

 

Закат шипел, и желтые кувшинки

Ныряли и скрывались под водой,

И воздуха густеющую синьку

Прожгло далекой точкой золотой.

 

Звезда речная, как щенок, дрожала

В исчезнувшей, неслышимой воде,

А чернота чернильная рождала

В минуту по серебряной звезде.

 

И утренняя лилия небес,

Чье имя – наслаждение и нега,

Лучистая и царственная Вега,

Казалось, набирала блеск и вес.

 

От Веги до древесного листа –

Во всем была Любовь и Красота.

 

 

 

Ха-ха!

 

Мы завтра уплываем на рассвете. Ха-ха!

Прощай, старушка-мать, жена и дети!

Подхватит ветер наши паруса,

Мы уплывем куда глядят глаза.

 

Мы не юристы и вовсе не дантисты. Ха-ха!

Головорезы мы! Авантюристы!

Морские волки, пьяницы и воры,

И мутные у нас, хмельные взоры.

 

Нас ждут моря и грозные тайфуны. Ха-ха!

Фелюги, бриги, клиперы и шхуны,

Галапагосы, Бермуды и Карибы,

А в Барселоне – зрелище корриды.

 

Мы будем пить в харчевнях и тавернах. Ха-ха!

Развеем скуку в мировом просторе.

Нас ждут свершенья, открытья, чудеса.

И потому мы поднимаем паруса!

 

 

 

Лопухи

 

 

Лопухи, как испанских монахинь воздушные шляпы,

Эполеты полковников. И соседки моей – веера.

Красномордая стерва, сподвижница бога Приама,

В лопухах с патефоном проводила свои вечера.

 

Ее звали Ванда Шемански. Рентгенолог районной больницы.

Она пела контральто, и любила ее детвора.

А Шемански любила поддать и могла так, бедняжка, упиться,

Что падала в бочку под грушей и лежала там до утра.

 

...В приоткрытом окне

                        ветерок колыхал занавеску,

Звенела посуда,

                        рио-риту играл патефон,

Все кричали,

            и Ванда,

                        как в кресле,

                                    развалившись на чреслах

                                    замдиректора треста,

С папироской в зубах,

            подпевала ему в унисон.

 

В двух шагах на углу

            жил закройщик, а может, сапожник,

                        По имени Мойша.

Коренастый, хромой,

            средних лет сексуальный бандит.

Он на пани Шемански –

                        это всем было ясно –

                                    неровно дышал, даже больше,

А она... Вам понятно... Но все же ему улыбалась, а думала: «Жид»

 

 

И однажды в безлунную ночь Мойша выкатил Ванду

                        Из бочки,

Он ее распрямил

            на хрустящих сырых лопухах

И впотьмах – впотьмах:

- Ах, мой Мишенька, ах!

 

 

А потом родила Ванда дочку

С ассирийскою грустью в миндальных глазах.

 

- Так о чем я?

            О послушницах бога Приама?

О прекрасных ослушницах, наслажденьях и винах – рекой...

А испанских монахинь – с белой подкладкою шляпы

Не играют здесь роли,

            Уж простите меня – никакой.

 

 

 

Смысл жизни

 

Британский философ сказал,

Что жизнь не имеет цели.

Он так это и записал:

Жизнь не имеет цели.

Настоящий философ высоколобый,

Высокобровый британский философ.

 

Возможно, философ и прав.

Я даже с ним солидарен.

Но я утверждаю, что жизнь

Имеет внутренний смысл.

Мы это так и запишем:

Жизнь имеет внутренний смысл.

 

Смысл жизни, конечно, любовь.

Безусловно, только любовь.

Смысл всех мировых событий,

Больших и малых открытий,

Конечно, только любовь.

Миром правит богиня Любовь.

 

Для этого создан был мир.

И в нем появился философ,

Многомудрый британский философ,

Который без лишних вопросов

Взял бумагу и записал:

Жизнь не имеет цели.

 

Но папа философа знал,

И мама философа знала,

И жена философа знала,

И дочь философа знала,

Что он, знаменитый философ,

Сказал это понарошку.

 

Конечно, он здесь пошутил.

Он сам очень часто любил,

Опуская высокие брови,

Приблизив уста к губам,

Сказать “I love you, мадам!

К чертям все анализы крови!”

 

- I love you, - ничего не зря,

Шептал он, в беспамятстве лежа,

И его белейшая кожа

Полыхала, как грудь снегиря.

 

Философа этого чтя

И даже немного прочтя,

Я понял: смысл жизни – в любви.

- Что? Вы не согласны? Ну, здрасьте!

Да все мы – служители страсти!

Жар страсти у нас в крови.

И это – муки и счастье,

И цель. Такова се-ла-ви.

 

 

 

*   *   *

Я в мир пришел, чтоб двадцать слов сказать –

Четыре строчки жаром раскаленных,

Четыре строчки рифмы заостренных,

Которые все будут повторять.

 

Ты скажешь: жар подернется золой.

Но ты поворошишь его – и пламень

Взмахнет крылом, и вмиг воскреснет память –

И жар тебя спасет от стужи злой.

 

За то, что я смогу придти к тебе

И принести любовь свою и жалость,

И тихую, сияющую радость,

Я благодарен Небу и Судьбе.

 

И если ты захочешь повторить

Исторгнутые зимней ночью строчки

До пятнышка в конце – кровавой точки, –

Знай: смерти нет, и значит, стоит жить.

 

 

 

С английского

 

Сидней Грейвз (род. 1941 г.)

 

Из цикла «Прикосновения вечности»

 

 

IV

 

Во сне, как рыба, в толще вод скользя, -

Кто в чреве черноты,

Себя не сознавая,

Но призрачно начало прозревая,

Приобретает сущего черты?

Еще не явлен миру, и стезя,

Великого значения которых

Он будет жаждать весь недолгий век,

Пытаясь в пустоте найти опору,

Не устремила роковой свой бег

К тоскливым берегам подземных рек.

Еще он не безгрешное дитя,

Открытое родительскому взору,

Наивному, счастливому. И впору

Живым воображением летя,

В безликой пустоте творить узоры,

Безликости – мечтой своею мстя.

 


 


Counter CO.KZ