ДМИТРИЙ ТЮЛЬПАНОВ
(USA)
Небылицы
Британской музы небылицы!
Шалтай-Болтай,
уснувший на
стене,
Пузатый Робин-Бобин...
Нам родиться
Не довелось в шталтайской
стороне.
- Скажи-ка, дядя самый честных правил,
Своей мозгой ответ здесь трезво взвесь:
Кто уважать нас Англию заставил?
Родились –
ТАМ,
а
пригодились –
ЗДЕСЬ?!
Голодная, пошла по заграницам
Россия – без России.
Ликом – ниц.
Ерошит Машку –
рыжий, потный
Фриц.
- Унд-нах-айе-маль...
их-Роттердам-маркиза... *
Уф, карашо итти процесс!
И чешет на развалинах марксизма
С заплаткой лоб глава ка-пэ-эс-эс.
- А у Матрены яблоки ядрены!
Плюс пять картошек.
Минус – геморрой.
Плюс
ерофеич
знатный у
Матрены!
И значит, после баньки – пир горой!
Гуляй, страна березового ситца...
Эх, ёшка-ламанэ! Персидский кот.
А ты заладил: Пу-у-шкин... небыли-и-цы...
Марло-и-Спенцер!
Ша-кес-пир!
И Скотт**.
_____________
* И еще один раз... Я... Маркиза Роттердамская (нем.). Какое отношение
славный город Роттердам имеет к данной ситуации, ответить затруднительно.
По-видимому, чисто фонетическое (Прим.автора).
** Названы классики английской литературы: Кристофер Марло, Герберт
Спексер, Вильям Шекспир, Вальтер Скотт. Имена Спенсера и Шекспира долго время в
России имели другой графический облик (Прим.автора).
______________
Сирень
Вдруг зацвела сирень, и старое предместье
Накрыло с головой сиреневой волной.
Ни черепичных крыш,
Ни шпилей,
Крытых жестью,
Ни голубятни – лишь
душистый
раб
земной.
Какая благодать! Какая в сердце нега!
Сиреневая даль манила и звала.
Ах! Белая сирень была белее снега,
Но в основном сирень сиреневой была.
И, опьянев, земля дышала влажно, жарко.
Ста тысяч соловьев
безум-
ству-
ю-
щий
пыл
Над взрывами ночных –
Из городского парка –
Сиреневых кустов
Неукротимо плыл.
Всё жаждало – до спазм, конвульсий, каждым нервом,
Всем трепетом листвы и до корней дерев,
И меж корней – во мгле – любым смятенным червем, -
Безумно! Так тротил всё рвут, осатанев.
Мгновенье! – и ушло!
Отхлынуло.
Замолкло.
Дома ползли вповал,
По склону – набекрень.
Листву покрыла пыль. Седая пыль.
И только
В душе цветет сирень. Ах, белая сирень!
Садовник и Поэт
Не может жизнь напрасной быть.
Ю.Мориц
Напрасных жизней не бывает:
Садовник ты или поэт,
Мир никого не забывает,
В нем каждый оставляет след.
...На Брянщине в селе Подгорном,
Лет двадцать пять тому назад,
Трофимыч, он же Глеб Егоров,
Мне говорил:
- Посадишь сад,
А сам, милок, уйдешь далече,
Но в сад в июльский жаркий день
Придет Поэт. Ему на плечи
Деревьев сонных ляжет тень.
И, осененный, он напишет
Про этот сад и облака,
Черешни, яблони и вишни,
Причислив к Небу на века.
И кто-то на исходе лета
Не через месяц или год,
А через многие столетья
Стихи возлюбленной прочтет.
Нахлынет. Сердце затрепещет,
Трофимыча далеких слив
И сладковатый зной черешен
Сквозь миг столетий ощутив.
Сухой, как могул. Загорелый.
Копна прямых седых волос.
Мешался с духом яблок спелых
Дым отсыревших папирос.
- Ты прав, Трофимыч, ой, как прав!
Жизнь – не случайный дар напрасный.
Жизнь – праздник, светлый и прекрасный,
Жизнь торжествует, смерть поправ.
И не напрасно с мире этом
Поэт – Садовник – Старый сад –
Сквозь время – люди и предметы
Между собою говорят.
Всё связано, и не напрасно
Являемся мы в этот мир.
Он – миг.
Скоропостижный миг,
Непостижимый, но прекрасный.
И надо жить взахлеб, любя,
Крылато – с облаками вровень.
...Давно, Трофимыч, нет тебя.
Сад опустел. Ушел Садовник.
Ты в белые снега уплыл
Январским днем,морозным, ясным,
Но сад взлелеял не напрасно
И значит, не напрасно жил.
Смотри, Трофимыч сад кипит,
Приветным солнышком обласкан,
Он, белопенный, не напрасно
Шмелями, пчелами гудит.
Цветам – цвести!
Листве – кипеть!
Мечтам – возвышенным – сбываться.
Стихам – как в юности – слагаться
И птицам
в поднебесье
петь!
Сонет
Закат шипел, и желтые кувшинки
Ныряли и скрывались под водой,
И воздуха густеющую синьку
Прожгло далекой точкой золотой.
Звезда речная, как щенок, дрожала
В исчезнувшей, неслышимой воде,
А чернота чернильная рождала
В минуту по серебряной звезде.
И утренняя лилия небес,
Чье имя – наслаждение и нега,
Лучистая и царственная Вега,
Казалось, набирала блеск и вес.
От Веги до древесного листа –
Во всем была Любовь и Красота.
Ха-ха!
Мы завтра уплываем на рассвете. Ха-ха!
Прощай, старушка-мать, жена и дети!
Подхватит ветер наши паруса,
Мы уплывем куда глядят глаза.
Мы не юристы и вовсе не дантисты. Ха-ха!
Головорезы мы! Авантюристы!
Морские волки, пьяницы и воры,
И мутные у нас, хмельные взоры.
Нас ждут моря и грозные тайфуны. Ха-ха!
Фелюги, бриги, клиперы и шхуны,
Галапагосы, Бермуды и Карибы,
А в Барселоне – зрелище корриды.
Мы будем пить в харчевнях и тавернах. Ха-ха!
Развеем скуку в мировом просторе.
Нас ждут свершенья, открытья, чудеса.
И потому мы поднимаем паруса!
Лопухи
Лопухи, как испанских монахинь воздушные шляпы,
Эполеты полковников. И соседки моей – веера.
Красномордая стерва, сподвижница бога Приама,
В лопухах с патефоном проводила свои вечера.
Ее звали Ванда Шемански. Рентгенолог районной больницы.
Она пела контральто, и любила ее детвора.
А Шемански любила поддать и могла так, бедняжка, упиться,
Что падала в бочку под грушей и лежала там до утра.
...В приоткрытом окне
ветерок
колыхал занавеску,
Звенела посуда,
рио-риту играл
патефон,
Все кричали,
и Ванда,
как в кресле,
развалившись на чреслах
замдиректора
треста,
С папироской в зубах,
подпевала ему в унисон.
В двух шагах на углу
жил закройщик, а может,
сапожник,
По имени
Мойша.
Коренастый, хромой,
средних лет сексуальный
бандит.
Он на пани Шемански –
это всем было
ясно –
неровно
дышал, даже больше,
А она... Вам понятно... Но все же ему улыбалась, а думала: «Жид»
И однажды в безлунную ночь Мойша выкатил Ванду
Из бочки,
Он ее распрямил
на хрустящих сырых лопухах
И впотьмах – впотьмах:
- Ах, мой Мишенька, ах!
А потом родила Ванда дочку
С ассирийскою грустью в миндальных глазах.
- Так о чем я?
О послушницах бога Приама?
О прекрасных ослушницах, наслажденьях и винах – рекой...
А испанских монахинь – с белой подкладкою шляпы
Не играют здесь роли,
Уж простите меня –
никакой.
Смысл жизни
Британский философ сказал,
Что жизнь не имеет цели.
Он так это и записал:
Жизнь не имеет цели.
Настоящий философ высоколобый,
Высокобровый британский философ.
Возможно, философ и прав.
Я даже с ним солидарен.
Но я утверждаю, что жизнь
Имеет внутренний смысл.
Мы это так и запишем:
Жизнь имеет внутренний
смысл.
Смысл жизни, конечно, любовь.
Безусловно, только любовь.
Смысл всех мировых событий,
Больших и малых открытий,
Конечно, только любовь.
Миром правит богиня Любовь.
Для этого создан был мир.
И в нем появился философ,
Многомудрый британский философ,
Который без лишних вопросов
Взял бумагу и записал:
Жизнь не имеет цели.
Но папа философа знал,
И мама философа знала,
И жена философа знала,
И дочь философа знала,
Что он, знаменитый философ,
Сказал это понарошку.
Конечно, он здесь пошутил.
Он сам очень часто любил,
Опуская высокие брови,
Приблизив уста к губам,
Сказать “I love
you, мадам!
К чертям все анализы крови!”
- I love you, - ничего не зря,
Шептал он, в беспамятстве лежа,
И его белейшая кожа
Полыхала, как грудь снегиря.
Философа этого чтя
И даже немного прочтя,
Я понял: смысл жизни – в любви.
- Что? Вы не согласны? Ну, здрасьте!
Да все мы – служители страсти!
Жар страсти у нас в крови.
И это – муки и счастье,
И цель. Такова се-ла-ви.
* * *
Я в мир пришел, чтоб двадцать слов сказать –
Четыре строчки жаром раскаленных,
Четыре строчки рифмы заостренных,
Которые все будут повторять.
Ты скажешь: жар подернется золой.
Но ты поворошишь его – и пламень
Взмахнет крылом, и вмиг воскреснет память –
И жар тебя спасет от стужи злой.
За то, что я смогу придти к тебе
И принести любовь свою и жалость,
И тихую, сияющую радость,
Я благодарен Небу и Судьбе.
И если ты захочешь повторить
Исторгнутые зимней ночью строчки
До пятнышка в конце – кровавой точки, –
Знай: смерти нет, и значит, стоит жить.
С английского
Сидней Грейвз (род. 1941 г.)
Из цикла «Прикосновения вечности»
IV
Во сне, как рыба, в толще вод скользя, -
Кто в чреве черноты,
Себя не сознавая,
Но призрачно начало прозревая,
Приобретает сущего черты?
Еще не явлен миру, и стезя,
Великого значения которых
Он будет жаждать весь недолгий век,
Пытаясь в пустоте найти опору,
Не устремила роковой свой бег
К тоскливым берегам подземных рек.
Еще он не безгрешное дитя,
Открытое родительскому взору,
Наивному, счастливому. И впору
Живым воображением летя,
В безликой пустоте творить узоры,
Безликости – мечтой своею мстя.